День, посвященный празднованию этого великого события, как и в настоящее время, носил на Руси название Вербного воскресенья. Начало сведений о совершении названного обряда должно отнести к XVI столетию, времени - когда, под властной рукою царей, только что начала слагаться в стройный уклад самобытная жизнь Московской Руси. Умилительное для русского сердца и поразительное для иноземных гостей зрелище представлял этот Крестный ход во главе с патриархом, восседавшим на "осляти" (коне в белом суконном уборе), ведомом рукою венценосного богомольца - царя-государя всея Руси, возлагавшего на рамена свои - вместе с бармами - истинно христианский подвиг смирения. Летописные сказания современников оставили нам яркую картину того, как совершался в XVI веке этот беспримерно торжественный благочестивый обряд стародавних дней, отмененный в 1700 году - одновременно с упразднением на Святой Руси патриаршества.

Раным-рано начинал стекаться в Вербное воскресенье к стенам Кремля златоглавого царелюбивый и богобоязненный московский люд: всякому хотелось протесниться поближе к Успенскому собору, дабы удостоиться "пресветлого царскаго лицезрения". Отстояв у себя наверху (в своих палатах) раннюю обедню, шел царь-государь в этот храм Божий - в своем праздничном выходном наряде. Державного хозяина Земли Русской окружал многочисленный сонм бояр; шли обок с ними окольничие и прочие чины.

Из соборных дверей, спустя малое время, показывались хоругви, кресты, рапиды и иконы; шли между ними, по двое и по трое в ряд, чернецы, диаконы и священники. Следом за соборными иконами выступали успенский с благовещенским протопопы, а за ними - певчие, поддьяки, ключари и, наконец, Патриарх в малом облачении. Обок с владыкою-святителем шли диаконы, неся - справа от него Святое Евангелие, слева - "на мисе крест золотой, жемчужный, большой да малое Евангелие". Вся священнослужительствующая Москва шла в патриаршем Крестном ходу, - да не только Москва, а духовенство иных городов русских.

Шествие царя-государя было не менее блестяще. Открывалось оно нижними чинами, за которыми выступали дьяки, дворяне, стряпчие, ближние и думные люди и окольничие. За последними шествовал сам венценосный богомолец. Замыкали ход бояре в богатых шубах и высоких горлатных шапках, ближайшие из ближних людей, гости, приказные, иных чинов люди и народ. Весь путь - с обоих боков - оберегали полковники стрелецкие в бархатных и объяринных ферезеях и в турецких кафтанах. Возле них - также по обе стороны - шли стрельцы стремянного полку, в один человек": сотня с золочеными пищалями да полусотня с батожками и прутьями. За стеною стрельцов были расставлены пестрые кадки с пучками вербы, предназначавшейся для раздачи народу московскому.

Оба шествия останавливались пред Покровским собором - "лицом к восходу солнечному". Царь со святителем вступали во Входо-Иерусалимский придел в сопровождении высших чинов государевых и духовенства. По обе стороны лобного места становилась вся остальная свита государева со стольниками во главе. В соборном приделе, между тем, начиналось молебствие. Во время него облачался Патриарх; государь же возлагал на себя большой наряд царский еще на паперти.

Во храм Божий вступал царь в "платне" из золотной ткани, отороченном жемчужным узорочьем, усыпанным каменьем самоцветным. Над челом самодержца сверкал драгоценной осыпью - алмазами, изумрудами да яхонтами - венец царский, соболем опушенный. Рамена государевы были покрыты бармами, именуемыми "диадимою"; на груди сиял Крест Животворящего Древа. Царский посох сменялся на златокованный жезл, изукрашенный богато, каменьями осыпанный.

Лобное место к этому времени устилалось-убиралось бархатами да сукнами, да камкою. На возвышавшемся на нем аналое, укрытом пеленою впразелень, возлагалось Святое Евангелие, окружавшееся иконами. Путь отсюда к Спасским воротам кремлевским ограждался обитыми красным сукном надолбами-решетками. Вся Кремлевская площадь представлялась морем голов и пестрела войском "стрелецкого и солдатского строю" и народом московским.

Взоры всех собравшихся на площади были устремлены на лобное место, неподалеку от которого стоял долженствовавший изображать "осля" конь, окруженный пятью дьяками в золотных кафтанах под началом патриаршего боярина. Поблизости помещалась на обитой красным сукном и огороженной пестро расписанной решеткой колеснице праздничная нарядная "верба".

Ее представляло большое дерево, изукрашенное искусно сделанной зеленью, расцвеченное бархатными и шелковыми цветами и увешанное яблоками, грушами, изюмом, финиками, винными ягодами, цареградскими стручками-рожками, орехами. Во время шествия, под нею стояли в белых одеждах мальчики - "певчие поддьяки меньших станиц" из патриаршего хора, которые пели "стихиры цветоносию". Выходили царь со святителем из Покровского собора; благословлял Патриарх возвратиться всем крестам и образам в святыню святынь московских - собор Успения Богоматери. После раздачи пальмовых ветвей и вербовых лоз государю, духовным и светским властям, а затем - одной вербы - младшим государевым чинам и народу, - приступали и к самому действу. Начиналось оно тем, что архидиакон, став лицом к закату солнечному, читал подобающие празднику страницы Евангелия. В то время, как он произносил слова - "И посла два от ученик", соборный протопоп подходил с ключарем к Патриарху под благословение: вместо двух учеников Христа "по осля идти".

Затем Патриарх благословлял царя-государя и - с Евангелием в одной и Крестом в другой руке - садился на подведенного к нему "осля", одетого красным сукном с головы, зеленым позади. Начиналось шествие, открывавшееся, по обычному чину, дьяками, дворянами, стряпчими и стольниками, за которыми везли на описанной выше колеснице вербу. - "Осанна Сыну Давидову! Благословен Грядый во имя Господне!" - раздавалось из-под ее ветвей и звенело, переливаясь тонкими голосами, умилительное пение малых певчих патриаршего хора. Следом шли чины духовные, неся иконы; за духовенством - ближние люди государевы, думные дьяки с окольничими - все с вайями-вербами в руках. Наконец, шествовал, поддерживаемый двумя стольниками, государь, ведший "осля" за повод. Вместе с венценосным хозяином Земли Русской держали повод еще четверо: первостепенный боярин, государев да патриарший дьяк и патриарший же конюший старец. Пред государем несли его царский жезл златокованный, его, государеву, вербу, государеву свечу и царский плат. Обок выступал сонм бояр, окольничих и думных дворян с вербами в руках. Святитель осенял народ Крестом во все время шествия. За Патриархом следовало духовенство в богатейшем праздничном облачении. Медленно-медленно подвигалось шествие на осляти от лобного места через Спасские ворота - к собору Успенскому. Весь путь государев и патриарший устилали стрелецкие дети красным да зеленым сукном; по сукну другие мальчики раскладывали однорядки цветные, пестревшиеся всеми цветами радуги. Как только шествие вступало в Спасские (святые) ворота, над Кремлем раздавался с Ивана Великого гулкий благовест, подхватываемый кремлевскими храмами, а затем - расплывавшийся по всем сорока-сорокам церквей московских. Плавными, стройными волнами гудел-разливался над Белокаменною могучий медный звон, усугубляя торжественность шествия.

Затихали голоса Колоколен только в ту минуту, когда государь со святителем входили под сень Успенского собора. Здесь соборный протодьякон дочитывал евангельскую повесть о великом празднуемом Православною Церковью событие, Патриарх принимал из царских рук вербу-вайю и, благословив государя, целовал его в правую руку. Царь возвращал целование и шествовал к себе во дворец, где - в одной из церквей на Верху - совершалась в это время Божественная литургия. Действо заканчивалось. Патриарх служил литургию в Успенском соборе, а затем шел к поставленной у южных дверей храма колеснице с нарядной вербою, молитвословил пред нею и благословлял "праздничное древо". Соборные ключари, между тем, отрубали большой изукрашенный сук от вербы и несли его в алтарь, где обрезывали ветви, чтобы после отправить их на серебряных блюдах в государевы покои. Часть ветвей раздавалась духовенству и боярам. Стрельцы и народ получали остатки "древа" со всеми украшениями и привесками...

А у папертей многих храмов Божиих на Москве раздавался в это время протяжный, проникавший до чуткого сердца благочестивых слушателей напев странников - калик перехожих, слепцов убогих, и до наших дней разносящих по народной Руси свои неведомо когда и где сложившиеся живучие песенные сказания: